Последняя Вера. Книга Верующего Атеиста - Кармак Багисбаев

Вот первый и самый важный для меня вопрос. В Новом Завете Христос заповедует: «Возлюби ближнего, как самого себя». Я понимаю и принимаю, что можно любить своих детей, родителей, возлюбленных, друзей и родных. Я могу даже представить себе, что можно полюбить соседа, но как можно возлюбить всех, к чему призывает Христос? Как и всякий человек, я сужу по себе и не могу представить, как я люблю весь мир, все человечество, как самого себя. Я хочу быть честным пред Тобой, Господи!

C самого первого знакомства с Евангелием в меня закралось и все более крепло, по мере чтения, чувство, что Христос испытывал к людям великое сострадание, какое обычно испытывают по-настоящему сильные люди к слабым. Это легко прослеживается во всех четырех канонических Евангелиях.

– Вот когда придешь сюда, и спросишь сам у Иисуса.

– Спасибо за приглашение, Господи, но я не тороплюсь к Тебе, при всем моем уважении. Вот настанет мой час – приду, нанесу визит Христу и спрошу его, но ответ мне важно знать уже здесь и сейчас.

– Ну, хорошо. Ты знаешь, с какого языка переводился Новый Завет?

– Знаю, с греческого.

– У тебя есть интернет, «Гугл»? Посмотри, как там на греческом звучат слова «Любовь» и «Сострадание».

– Сейчас, прямо при Тебе и посмотрю… Точно! И как же я сам не догадался сразу?! В греческом языке эти слова – синонимы и называются одним словом «Симпатия». Значит, первые переводчики Нового Завета сделали неправильный выбор: вместо значения «Симпатия-Сострадание» (которое теперь чаще называют «Эмпатия») они взяли «Симпатию-Любовь»? Тогда все становится понятным, и по-новому звучащая заповедь «Сострадай ближнему, как самому себе» совершенно естественна! Ведь зачатки сострадания наблюдаются даже у стадных животных как необходимый элемент их совместного выживания. Видимо, Христос был первым человеком, кто глубже других осознал невыживаемость человеческого сообщества без воспитания сострадания.

Скажи мне, Господи, почему Ты раньше не подсказал людям правильное понимание заповеди о сострадании?

– Ты опять забыл о моих принципах невмешательства в дела людские? Есть еще проблемы с толкованием Библии?

– Есть! Скажи мне, Господи, был ли Христос политиком в какой-то степени?

– Это в каком смысле?

– В том смысле, что всегда ли он говорил то, что думает, независимо от политического момента?

– Почему ты это спросил?

– Хорошо известны среди людей слова Христа, которые широко цитируются в разных жизненных ситуациях: «Кесарю кесарево, а Богу Богово» – в ответ на провокационный вопрос фарисеев, нужно ли платить налоги кесарю. Я думаю, нет, я уверен, что он был против этих налогов и против самой римской оккупации вообще. Но ответил так сознательно, исходя из политического момента и из того, к кому были обращены его слова, чтобы его не схватили преждевременно, чтобы успеть сказать людям главное задуманное. А вот от главного своего замысла он не отступился и взошел на Голгофу вполне осознанно. Ну и как Тебе мое толкование?

– Оно имеет право быть. Есть еще вопросы?

– Есть, но теперь я думаю, что справлюсь с ними самостоятельно. Главное непонятное место из Евангелия стало понятным! Спасибо и до свидания!

– Подожди! И у меня к тебе есть вопрос.

– Спрашивай, мой Бог!

– Кто для тебя Христос? Сын Божий или Человеческий?

– А разве Ты сам не знаешь, Создатель?

– Знаю, конечно. Но я хочу услышать твой ответ!

– Для меня Христос, несомненно, сын Человеческий!

Мне посчастливилось в жизни близко знать таких людей.

– Вот теперь прощай, человек!

– Почему «прощай», Господи?

– Прощай до последней встречи…

– Какой последней, Боже?

– Той, которой никому не избежать…

– Погоди, Господи, не уходи! Мне нужна еще одна встреча, здесь, на Земле!

– Зачем?

– Я хочу исповедаться…

– А ты готов?

– Да!

– Хорошо. Пусть будет еще одна встреча.

– Я назову эту встречу Эпилогом…

– До свидания!

– Ну вот, Господи, наступило наше с Тобой предпоследнее свидание. Все, что я хотел спросить у Тебя, спросил. Все, что я хотел сказать Тебе, сказал. Пора и честь знать. У Тебя, наверное, и без меня хватает желающих пообщаться?

– Погоди! Хочу услышать от тебя, как рано ты узнал меня?

– Не узнал. Я почувствовал Тебя в день похорон моего отца, которого Ты забрал к себе, когда мне было семь лет. Вокруг все плакали, когда я ощутил чью-то руку на плече и услышал тихое: «Ничего не бойся. Я буду рядом». Оглянувшись вокруг, я никого не увидел поблизости. Я оказался без отца, без старшего брата, один на один с огромным пугающим миром, со всем, что было в нем хорошего и плохого. И всякий раз, когда Ты впоследствии бросал меня из одного тяжелейшего испытания в другое, я знал, что Ты непременно придешь и поможешь. Когда я был ребенком, Ты приходил в образе доброго и сильного человека. Позже Ты просто подсказывал мне безошибочный выход из, казалось бы, безвыходных ситуаций, в которые я попадал, но никогда не доводил меня до отчаяния. Это потом я понял, что таким образом Ты хотел показать мне все разнообразие природы людей, показать как высочайшие взлеты человеческого духа, так и бездны его падения. И все это я близко увидел в раннем возрасте. И в раннем возрасте я научился защищать себя сам и никого не бояться. Никого и ничего. С детства не боялся ни начальства, ни властей. Не понимал и не понимаю до сих пор обстановки всеобщего страха вокруг, даже учитывая массовый террор, учиненный коммунистами над моим народом, и рабство, посеянное ими в душах людей. Я и Тебя, Господи, не боялся, но всегда чтил.

– За что?

– За то, что Ты сотворил то, что человек не может.

То немногое, чего я боялся и боюсь до сих пор, – это быть должным кому-либо в чем-либо, потому что долг всегда ограничивает Свободу Выбора. И главное, как только я осознал, что величайший дар человеку Свободы Выбора исходит от Тебя, и только от Тебя, я никогда и ни при каких обстоятельствах не поступался этой Свободой.

– Есть ли у тебя грехи?

– Не знаю, Господи. В каком смысле грехи?

– В том смысле, в каком обычно это понимают люди.

– Ты же знаешь, Господи, что для меня грехи – это только отступление от двух заповедей Последней Веры. А я от них не отступал. И все же я отвечу Тебе в том смысле, в каком это понимают люди.

Я, конечно, не был примером для воспитания молодежи: рано начал курить, любил выпить с друзьями, участвовал с ними в драках «стенка на стенку», но я никогда никого не предавал, не крал, не лжесвидетельствовал, ни перед кем не склонял головы. Никогда не клятвоотступничал, потому что никогда не давал никаких клятв, даже в тех детских и молодежных организациях коммунистического режима, в которых вырос и где клятва была обязательной. Не давал клятв и у брачных алтарей. Никогда и никому не присягал. Потому что любая клятва, любая присяга стреножит дарованную Тобой Свободу Выбора. Никогда и никого не бросал в беде. Ни человека, ни животное.